Организаторы зин-феста попросили меня рассказать про самиздат, про мой опыт в этой связи. Мой опыт совершенно не героический, потому что я вступил в волшебный мир ксерокса и тогда еще печатной машинки под копирку тогда, когда за это ничего уже не было. Я не подвергался репрессиям за самиздатскую деятельность. Самые большие наши потери – это были потери некоторых тиражей, которые пропали в связи с не очень добросовестными перевозчиками или в связи с не очень добросовестными распространителями, которые брали у нас, скажем, 15 тысяч экземпляров нашего журнала и потом исчезали со всеми экземплярами и с деньгами за них.
Ещё хочу предупредить, что мой доклад будет носить совершенно антинаучный характер, у меня нет никакой концепции в голове на эту тему, есть просто отрывки опыта, ну, и какие-то отрывки знаний, полученные, в
основном, не из книжек, хотя я бы рекомендовал прочесть вот эту книжку, если у кого-то дойдут руки. По-моему, в Минске остаётся несколько экземпляров. Потому что её автор – Лена, которая здесь сидит, – собирает самиздат примерно с того времени, с какого я его делаю. То есть, у нас с ней синхронная биография: я их выпускаю, а она собирает. Не только моё, а со всей страны. [Речь идёт о книге: Струкова Е. Н. Альтернативная периодическая печать в истории российской многопартийности (1987-1996). Москва, 2005. Книга есть, например, в Национальной библиотеке Беларуси.]
На самом деле, в историчке же самая лучшая коллекция самиздата, по крайней мере в Москве. Отдел нетрадиционной печати Всероссийской государственной исторической библиотеки.
Я недавно путешествовал, я только что из отпуска. Кстати, зин про то, как я провёл отпуск, мы доделали ночью. Потом нас сморил сон. Я опоздал на лекцию… В какой-то момент мы замаялись ходить с рюкзаками по городу Страсбургу, это был предел наших физических возможностей. Мы сели на какой-то площади, на которой нашли скамейку. Сидим, а там мужик стоит, зелёный весь, бронзовый. И мы смотрим ему прямо в заднее место. И конечно, узнать его сзади не очень возможно. Потом я нахожу в себе силы, обхожу его со стороны и вижу, что с лица его тоже не узнать. Потому что морда у него как противогазная маска,
глазища смотрят из зелени такие. И я стал потом уже читать, слава богу, латинице я обучен. И там оказалось, что это Иоган Гутенберг. Собственно, это площадь Гутенберга. Свои опыты с типографическим станком первым в мире Гутенберг производил ровно в этом городе. А мы же все тут продолжатели его дела. Я испытал что-то подобное на катарсис. Я вообще маньяк типографических всяких вещей. У меня с детства всё это … Я вырезал двухкопеечной монетой статьи из советских газет, которые вывешивались на остановках. Иногда попадались хорошие статьи, ну, такие, которые конечно, надо было читать между строк.
Идея, что свои тексты надо самому печатать – она довольно простая, но в голову приходит далеко не всем. Собственно, к моменту, когда я впервые сделал первое самиздатское издание – это был маленький еженедельничек, который назывался “События недели”, с точки зрения, наверное, и истории, и уж тем более журналистики совершенно никому сейчас не интересный, это был внутригрупповой бюллетень историко-политического клуба “Община”, первого анархистского объединения, которое было создано в 87-м году в Москве – я не был знаком никак с историей самиздата, никогда не держал в руках творения коллег по цеху. Ну, короче, не было на мне никакого груза, и я поэтому делал совершенно чудовищный и стыдный листок. Может быть, это и хорошо, что я ничего не видел, потому что я его всё-таки сделал, каким бы стыдным он не был. И потом, он играл некоторую роль, потому что наша организация быстро росла, сообщаться было негде, и некоторую информацию можно было передать только в письменном виде. Ну, так, чтобы компактно, быстро.
Печатался самиздат очень смешно. Главным ресурсом тогда для самиздатчиков была папиросная бумага, потому что это был главный способ размножения. Нужно было достать очень много тонкой папиросной бумани. Если хорошо фигарить по машинке, если она еще и электрическая… Если она электрическая, то она обычно пробивала первые пару копий, ну, пробивала насквозь. Если фигарить по механической хорошо так, чтобы пальцы болели, то можно было пробить 10-12 копий, некоторым удавалось 14, но начиная с 11-й копии читать это было невозможно. То есть, буквы угадываются. Через копирку прокладывается, прокручивается через копирку, складывается.
У нас вообще существовала такая маленькая подпольная организация, которая посвятила себя подготовке к революции. В 85-м году будущий депутат Государственной думы от партии “Единая Россия” (если кто не знает, это пропутинская партия в России) Андрей Константинович Исаев, который был моим однокурсником, вернулся из армии и создал революционную организацию, которая должна была бороться с советским
режимом, опираясь на истинный марксизм. Потому что марксизм был единственной доступной для нас революционной теорией. С анархизмом мы совсем никак не были знакомы.
А Ленин же везде стоит на полках…
Кто читал мой рассказ про то, как я не стал революционным марскистом? Кто-нибудь читал?
1,2,3,4,5,6,7… Ну видите, кто читал – встал и уходит. Он опубликован в журнале группы “Экозащита!” в декабре 2006 года. [Экозащита. №29; электронный вариант – http://tupikin.livejournal.com/182330.html; позже текст вошёл в брошюру «Зачем борьба» (Воронеж, 2007, с. 69-73)]
Впервые произнесен на семинаре в Калининграде в ноябре того же года.
Организация была такая. Андрей Константинович служил в воинской части по охране атомных бомб где-то в Белоруссии. В связи с тем, что ответственный пост, до командования даже дошло, что можно не вводить дедовщину в этой воинской части, а всех с одного призыва взять. Что б какой-нибудь салагон не нажал на красную кнопку или не разрядил автомат прямо в темечко. Ну, в общем, их набрали, и еб их командный
состав, а вовсе не старослужащие. Поэтому удалось, к чести будущего депутата сказать, организовать что-то подобное на забастовку… Это привело к некоторому смягчению режима, полупыточного такого. И у них освободилось какое-то время. На волне этого народного внутри армии протеста Андрей Константинович был выбран заместителем председателя комсомольской организации роты или чего там у них было. Поэтому он получал доступ к библиотеке и так далее. Он создал свою ячейку по изучению трудов классиков марксизма – у них там было человек до 15. Они разрабатывали новую революционную теорию. И доразрабатывались до того, что революция должна, конечно, начаться с заводов. А поскольку нас, настоящих революционеров мало, то всех нас надо сконцентрировать примерно в одном месте, в котором
начать. Поэтому все, когда демобилизуются, обнимут своих любимых, пожмут руки родителям и поедут в Москву, и там устроятся на разные заводы. Нашелся один человек, который действительно так сделал. Пятнадцать поклялись, сделал один. Но он сделал, он действительно покинул Архангельск и поехал в Москву. Поступил на ЗИЛ работать. Его рассказы в течение следующего года-полутора работы на этом ЗИЛе и жизни в общаге обогатили наши представления о современном рабочем классе. Немного сдвинули нас в идеологическом отношении.
Так или иначе, очень бодро, сразу после возвращения товарища из армии был создан оргкомитет Всесоюзной Революционной Марксистской партии, ОК ВРМП.
Я тогда знал пятерых участников ячейки. На самом деле их было около 20, просто люди скрывались, были законспирированные пятёрки и так далее. Все эти люди сдавали членские взносы, это важный момент. Очень большие, надо сказать – 10 рублей (это примерно 10 обедов) в месяц ты должен был выложить на нужды партии. Нельзя было верить в бога, надо было читать Маркса с Энгельсом, и Ленина, конечно. Нельзя было пить, что-то еще было нельзя. В какой-то момент я подумал: “Как же так? Я же так люблю пить…” И пошёл пить. Я стоял в пивной и пил в одно рыло одну кружку, вторую, третью… Знаете, как с алкоголиками бывает? На какой-то кружке мне стало немного стыдно: какое я, в общем-то, чмо… Примерно на 6-й или на 7-й. Стою тут, бухаю и, в общем, не приношу никакой пользы ни себе, ни людям, ем эти солёные сушки. Сушки тогда вываривали в перенасыщенном соленом растворе, и они получались такими дико солёными, продавались за копейку. Страшный навар, на самом деле – сушка за копейку, это очень большая прибыль. В пивных таких
автоматических, где 383 грамма наливали за 20 копеек. Примерно на 7-й или 8-й кружке я понял, что я должен немедленно, прямо сейчас перестать пить и пойти читать Маркса, Энгельса или Ленина, кого удасться найти, а желательно, сразу же троих, выполнить свой долг перед обществом и революцией. Это был сентябрь 85-го года. И я пошёл. Там библиотека была рядом – как раз та, в которой сейчас Лена собирает самиздат. Я туда пришёл, меня почему-то пропустили на входе. Меня носило, опорно-двигательная система не слушалась…
Я зашёл в читательский зал, там, как заходишь, слева были полки со свободным доступом как раз к собраниям классиков марксизма. Ленин синий, Маркс с Энгельсом в коричневом. Я так думаю: ладно, Ленин там… Надо же начинать сначала, по исторической хронологии. Я взял первый попавшийся том из коричневого собрания и пошёл читать. Открыл на любой странице. А там как раз статья Энгельса “Семья и
брак при коммунизме”. Меня это очень пропёрло. Меня как раз девушка недавно бросила, я переживал по этому поводу. И стал читать. Статья показалась мне гениальной. Я стал её конспектировать. А самую гениальную мысль я выписал на форзац тетрадки, обвёл 10 раз, жирно ручечкой написал “Маркс и Энгельс”,
собрание сочинений, том такой-то, такая-то год, такая-то страница. И когда я всё это сделал, то подумал: “Я сейчас сильно пьян. Но свой долг для революции на сегодня я выполнил. Я законспектировал целую статью Энгельса. Теперь я всё это закончу, пойду домой, а завтра продолжу”.
Завтра я проснулся, конечно, в институт я не пошёл. “Что ж я делал вчера? А-а! Я конспектировал Ленина”. Я открыл тетрадь и понял, что конспектировал я Энгельса. Вспомнил потом про обведённую цитатку, открыл её. И там была написана, в общем-то, какая-то ерунда, которая мне почему-то показалась важной. А чуть ниже было написано жирненьким: “Марск и Энгель”. Это был такой момент истины. Я понял, что эти люди навсегда остануться для меня “Марском и Энгелем”. И прикладывать усилия к изучению их теоретического наследия кто-то, может быть, способен, но не я. И с этими мыслями пришли и все остальные мысли. Короче, в тот же день я подошёл к будущему депутату Государственной думы и сказал: “Андрюха, вот знаешь, я как бы все очень поддерживаю. Если дойдёт дело до печатания листовок, у меня дома стоит фотоувеличитель, 200 штук за ночь я напечатаю спокойно. Но вот читать “Марска и Энгеля” и Ульянова-Ленина я не могу. Кроме того, мне не нравиться, что вы запрещаете Вове верить в бога. Кроме того, я люблю пиво. А еще ваши взносы очень обременительны для нашего семейного бюджета”. Ну, я имел в виду себя и мать – мы действительно бедно жили. “Ну, вот, короче, я, пожалуй, выйду из вашей партии”. С тех пор он на меня затаил. Не знаю, таит ли до сих пор, я 11 лет с ним не виделся, не в курсе.
Но это так, вступление, это ещё не совсем. Главное же – взносы, я же палец подымал. Взносы тратились на приобретение всякой революционной литературы. Ну, там, Плеханов, Каутский, всякие люди, считавшиеся ренегатами, отступниками от правильной марксистской линии и так далее. Разрабатывавшие иные версии марксизма. Их книжки продавались в букинистических магазинах по безумных ценам в 70-90 рублей. На них собирались эти большие взносы. Сколько бы книг ни было куплено, но несколько сотен рублей, это реально мощные бабки тогда, сохранились. И когда группа постепенно превратилась в анархистскую в результате теоретического поиска и того, что Исаев, как ушлый комсомолец, получил допуск к секретной части библиотеки, так называемому “спецхрану”, и там прочёл Бакунина впервые, с тем, чтобы идейно его разгромить на семинаре по изучению истории социалистических движений, и понял, что на самом деле Бакунин крут. Стал переписывать себе в тетрадку целыми кусками и потом нам зачитывать. Я Бакунина учил по исаевским конспектам, которые он нам зачитывал. Ребята рассказали, и я запомнил, мне понравилось.
К моменту, когда произошёл идейный раскол, и все марксисты отвалили, а анархисты остались, касса
осталась у нас. Именно на эту кассу осенью 87-го года мы начали выпускать журнал “Община”. И в течение целого года почти мы его выпускали бесплатно и рассылали. Только мы узнавали, что в каком-то городе есть группа людей, которая что-то затаила против советской власти, мы им этот журнал… Ну, вот, и многие никак не прорастали семенами, то есть ушел журнал – и никакого ответа, ну ладно. А в некоторых местах вполне прорастало. То есть, попадает туда журнал, читаемый – бумажки папиросные – трудно, он зачитывается быстро, поэтому люди на местах стали его размножать дальше. Это принцип того самиздата, диссидентского еще: ты получаешь издание, и если ты солидарен с его содержанием, оно тебе дико интересно, ты хочешь с ним познакомить свой ближайший круг, ты его дальше размножаешь сам. То есть, берешь машинку, перепечатываешь – тебе за это грозит какое-то количество лет отсидки по статье 193, за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советское государство и общественный строй. Можно сравнить с современными уголовными кодексами: статьи об экстремизме, по-моему, очень похожи – во всяком случае, в России. Либо, если тебе совсем повезло, по статье 70, самая страшная политическая, обновлённая 58-я – измена Родине.
Никто нам не говорил, что сейчас уже можно выпускать самиздат и что за это вас не посадят.
Определённый риск в этом, конечно, был, но в общем, почти не чувствовался. Было такое странное время, когда уровень свободы определялся путём практических действий. То есть, ты пытался что-то совершить, выяснялось, что это, например, совершить нельзя. Ну, например, осенью 87-го года было очень трудно сделать какой-нибудь пикет, объявив об этом заранее, рассказав кому-нибудь по телефону.
Если ты это делал, скорее всего, то тебя брали, когда ты выходил из дома. Ты выходил из дома – и тебя сразу – фьють – и 5 суток за ругание матом. Так регулярно происходило с Валерией Ильиничной Новодворской. Поэтому наша группа придумала простой ответ – конспирацию. Собственно, не только анархисты. Был
такой оргкомитет в составе будущих организаторов конституционно-демократической партии, прости господи, будущего исследовательского центра «Панорама». Боря Кагарлицкий, ныне выступающий под социалистическими знамёнами на прокремлёвских сайтах. Разные люди. Ну, и мы. Придумали сделать
демонстрацию. Она по сходству организации, кстати, очень напоминала московскую демонстрацию 18 апреля против ментов, практически, один в один. То есть, никаких подробных разговоров по телефону, Интернета тогда не было, и вообще никаких разговоров на эту тему внутри помещения, всё решалось в скверах и парках. Маршрут демонстрации был известен трём человекам. Было назначено 5 или 6 мест сбора разных. На них люди приходили примерно представляющие, на что их зовут, но не знающие ни маршрута, ни организаторов, знающие кого-то лично, кто их позвал. Конечно, мы думали, что нас остановят через 5 минут. Однако нам
удалось пройти от Большого театра до Пушкинской площади, нас никто не остановил. Дальше идти как-то…
выходить из центра. Мы подумали: что же делать? Ну, и мы стали проводить митинг, что делать. Что говорить – непонятно, речи никто не написал. И тут к нам подходит генерал ментовский и говорит: “Ребята, а вы до пяти закончите?” Вот. То есть, уровень свободы примерно так проверялся – когда к вам подходит ментовский генерал и в принципе как бы не имеет ничего против того, что вы тут выступаете на
незарегистрированном митинге, а просто спрашивает, закончите ли вы наконец к пяти часам, до которых оставалось 18 минут. Нам и говорить-то нечего, до пяти часов закончим… Одна девушка, которую все считали ветреной и глупой, взобралась в конце-концов на трибуну, официально она придерживалась либеральных взглядов. Она сказала, что ей 18 лет, и за все 70 лет советской власти она не видела такого прекрасного момента, и хочется эти моменты повторять и повторять. И поэтому давайте придём сюда в следующую субботу (а была суббота) в четыре часа и продолжим. И запела “Интернационал”. От этого она, прирождёный либерал и будущий парламентский секретарь Егора Гайдара, всё время впоследствии открещивалась. Но факт есть факт: в 18 лет Аня Золотарёва пела “Интернационал”.
Самиздат. Слово придумал Николай Глазков. Я этот факт знаю от Лены. Сейчас могу ссылаться на источник, далеко не всегда я могу на них сослаться. Был такой поэт, которого не печатали. В Советском Союзе существовала такая иерархическо-бюрократическая система допуска к печати. Дело даже не в отклонениях от идеологической линии – просто надо было быть членом Союза или каким-то выдвиженцем. Николай Глазков не являлся таким выдвиженцем от писателей, и печатал свои стихи на печатной машинке. И там, где на первой странице ставится название издательства, они тогда все назывались “Госиздат”, “Литиздат”, “Лениздат”, “Музиздат” и так далее, он написал “самсебяиздат”. А потом слово как-то немножко сократилось, “себя” ушло, а “самиздат” остался. Французский сайт samizdat.net не имеет никакого
отношения к России, такой активистский сайт, просто, как “спутник”, слово вошло в многие языки.
На самом деле, самиздат существовал всегда. Всякие подмётные письма русских смутных времен, семнадцатых-восемнадцатых веков – это тоже в каком-то смысле самиздат. Не могу сейчас, наверное, это не
моё дело, определять стилевые и жанровые границы, определять, что такое самиздат, а что такое, в отличие от него, альтернативная печать, что просто печать. Но как сказать… Есть такая американская поговорка: “Свобода печати принадлежит тому, кто владеет печатью, в чьей собственности она находится”. В данном случае, наверное, для меня важным фактором, определяющим, является полный контроль над производственным процессом. То есть, вы задумываете что-то, в одиночку или вместе с кем-то, делаете это сами, не обязательно, что вы пишете все тексты – заказываете их кому то, находите их в интернете, не важно,
перепечатываете из газеты… Какая у вас центральная газета? Перепечатываете их из газеты “Советская Беларусь” с издевательскими комментариями или просто, потому что некоторые тексты не надо комментировать, их достаточно перепечатать.
Потом вы всё это как-то пытаетесь издать. Как мне вчера рассказывали, один минский журнал был издан так: “Нет, это мы печатать не будем. Ой, деньги… Ну, хорошо, заплатите за срочную печать и вечером нафиг забирайте весь свой тираж!”
Было ведь такое? Ну, вот.
Так что… Подобное стяжательство было характерно многим людям в годы перестройки. На посреднических услугах делались капиталы, причём настоящие капиталы, хорошие.
Мы с Леной знаем одного человека, который успешно сделал карьеру. В первый раз, когда мы его увидели в Москве, на нём были дырявые тренировочные штаны, и такая застиранная рубашка, и кепочка. Это было всё его имущество, с которым он перебрался в первопрестольную. Ну, и надо было куда-то податься, он так
пошустрил, пришел на рыночек самиздата, который был рядом с метро Кропоткинская, не там, где хипповская туса около Гоголя, а с другой стороны, там, где выход из метро. Там по воскресеньям проходил такой рынок самиздата. Его изначально придумал Александр Подробинник, бывший политзаключённый, который выпускал с 1-го августа 1987 года еженедельную газету “Экспресс-хроника”. Газета тоже
выпускалась, конечно, на папиросной бумаге, под копирку. Потом был сложный производственный процесс, связанный с тем, что после освобождения из зоны Подробиннику было запрещено… он попал под минус, я не помню минус сколько. “Минус” – это когда вам запрещено жить в каких-то городах. Скажем “минус 20” – это вам запрещено жить в 20 самых крупных городах страны. Бывало там “минус 50”, “минус 100” и так далее. Ну, “минус 100” – это вообще мрачняк, конечно. В общем, у Подробинника был такой “минус”, что он не мог жить, например, ни в одном областном центре. Он поселился в городе Киржач Владимирской области, от которого до Москвы ехать, по-моему, часов шесть. Ну, как-то там, нет, короче, прямой дороги, надо во
владимирской электричке, потом спрыгивать, ехать в автобусе, на другом поезде. В общем, мрачно. Часа в три утра, как я понимаю, он заканчивал газету, печатал закладку и собирался в Москву. И где-то часам к 11 он уже приносил тираж к метро Кропоткинской и раздавал всяким общественным инициативам по одной штучке. Мне как-то в феврале 88-го года выпала почётная обязанность от анархистов получить экземпляр “Экспресс-хроники”. Я гордился, меня наградили медалью.
И… Саша его звали?
Не Подробинник. Саша пришел на это место, покрутился как-то, посветился, и выяснилось, что есть нужда в определенных услугах в самиздатовской среде. Тогда уже начали печатать тиражи в Литве. Был некоторый технологический скачок, который был совершён в конце 88-го – начале 89-го года. До этого момента почти все журналы выходили либо на принтере, но принтеров было мало, и вообще, оргтехники типа компьютеров было очень мало, только у всяких продвинутых химиков-физиков, инженеров и так далее. Но я, как простой советский гуманитарий, впервые, например, начал играть в тетрис на компьютере только в 89-ом году. И очень увлекался, и ждал, чтобы все ушли нахер из офиса, а я начинал постепенно печатать листовки на том же принтере. То есть, результаты тетриса бессмысленно печатать, а листовки можно. В общем, в конце 88-го года в Литве, в которой перестройка проходила довольно быстро, и уже в 87-м там появились какие-то многотысячные печатные издания офсетные, такие оппозиционно настроенные. У них цель была добиться независимости, они поняли в какой-то момент, что без поддержки русского оппозиционного движения им не очень светит. Ну, во всяком случае, будет труднее. А русское оппозиционное движение безбожно отстаёт. Какие-то журналы по 200 экземпляров – что за херня.
Они приехали и сказали: значит так, мы не хотим там… мы не понимаем, короче, ваших направлений – кто у вас там социалист, кто там не социалист, нам неважно всё это. Чтобы объединились в один журнал и привезли нам, мы напечатаем 5 тысяч экземпляров в долг.
(вопрос из зала) А кто приезжал?
Я забыл. Ну, кто-то из Литвы. Казимир его звали… не помню.
Был Московский рабочий клуб, организация полу-социал-демократическая. Была группа “Гражданское
достоинство”, еще была наша “Община”, которая постепенно перетекала в Конфедерацию анархо-синдикалистов – в смысле, создавала её из себя и региональных отделений, тех, кто “Общину” как раз как журнал распечатывал на местах и создавал политический круг вокруг этого. Мы объединились и сделали газету на 5 тысяч экземпляров – довольно, надо сказать, бессмысленную…
В неё поместили хронику лета 88-го года, работа над изданием шла в ноябре. Какие-то не очень
обязательные репортажи… Короче, несмотря на то, что там был один мой текст, я считал это полным идиотизмом. Иногда коллективные проекты худшей своей стороной оборачиваются. Спор шёл за название газеты. Социалистическая часть предлагала название “Воля”, а антисоциалистическая часть предлагала название “Выбор”.
Мы говорили: “Какой на хер “Выбор”?! Выборы – это обман!” и так далее. Они говорили: “Воля”, что это такое?! Что это за разинщина, что это за херня?!” Спор был очень принципиальный, и в итоге получилось что-то вроде 8 в пользу в пользу “Воли” и 7 в пользу “Выбора” или как-то так. Ну, и мы уже потирали руки, и тут либералы говорят: “Ну что это вообще за крысиные гонки? Одним голосом взяли, да?! А если б мы позвали еще Васю и Петю – мы бы тогда взяли одним голосом? Так нельзя!” Тут приходит верстальщик: “Да заебали! Через 10 минут отдавать макет! Сейчас на поезд опоздаем! Надо везти его в Литву! Давайте выбирайте что угодно!” А у на там был подзаголовок “Независимый вестник”. И кто-то сказал: “Да, хер с ним!
Назовём газету “Независимый вестник” !” Так она и назвалась. Как назвалась, так и напечаталась.
Напечатали ее на какой-то чудовищной – даже не обёрточной, а упаковочной бумаге – ярко-жёлтого цвета, почти как у Яны свитер. Вот такая была газета, жёлтая пресса, натурально. И опоздали – на ней было написано что-то типа 5-е ноября, новости там были за 5-е июня, а привезли её нам хорошо если 5-го января, по-моему, даже 15-го. У нас на руках 5 тысяч экземпляров этого добра. И непонятно, что с ним делать. А каналов просто не было, непонятно было, куда девать это все, то есть, мы знали, как распространить 200 экземпляров. Короче, неудачный был опыт. Литовцы тоже поняли, оценили.
Мы потом собрались делать второй номер, но безбожно разосрались и расплевались, и разошлись в разные стороны. И сообщили об этом литовцам, что мы не можем. Литовцы сказали: “Хер с вами, везите все свои журналы, напечатаем всё, только теперь за деньги”.
5 тысяч экземпляров этой прелести лежало. Первые опыты продажи, которые я лично осуществлял 5-го марта на антисталинском митинге в парке Культуры в 89-м году, не увенчались успехом: народ не хотел брать это добро за 50 копеек. Прошло полгода – ну, вернее, еще 3 месяца. В стране прошли выборы на съезд народных депутатов, началось так называемое “телевизионное лето” с ежедневными почти что 100-тысячными митингами в Лужниках, на второй из которых мы принесли все остатки тиража. Мудрый Вова Губарев сказал: “Кажется, мы можем кое-что продать”.
Мы пришли в бюро информационного обмена, где лежала наша “жёлтая пресса” и Вова спросил у Вячека.
Был такой персонаж Вячек [Вячеслав Игрунов – ред.], впоследствии он тоже был депутатом государственной думы, но от оппозиционной фракции “Яблоко”. “Вячек, а тебе ведь, наверно, не нужны эти газеты?” – “Да я жду, кто бы их забрал! – сказал Вячек. – Они у меня весь чулан занимают!” – “Ну, хорошо, тогда мы берем все” – и загрузили несколько рюкзаков. У нас стояла двухчасовая очередь – в течение двух часов она не могла никак закончиться. Мы её продавали так: у одного человека был мешок с деньгами на шее, а один выдавал, конвеер, один доставал, один строил очередь, потому что толпа налегла и пыталась нас раздавить.
Впятером мы осуществили продажу этой газеты за два часа, все 5 тысяч экземпляров унеслись.